Автор: Иван Орлов
Источник: Вечерний Брест:Вечерочка. 17.12.2008
Громова Н. И. «Эвакуация идет…» — М.: Совпадение, 2008. — 447 с.
Человек — крайне неосторожное существо, если к осторожности его не приучила суровая жизнь. Изрядно обласканные теряют, что называется, нюх. Советские писатели из когорты обласканных властью мало заботились о своей репутации в ее общечеловеческом, нравственном смысле.
Проживая на своем краснозвездном Олимпе, они полагали, что неприкасаемость их останется вовеки.Увы, береги честь смолоду…
Литературовед Наталья Громова написала ровную, почти лишенную эмоций работу о жизни советских писателей в эвакуации в годы Отечественной войны. И эта отстраненность действует покрепче любых ярких эмоций. Вот осень сорок первого.
Власть никаких советов и приказов не дает послушным писателям. И в рядах горожан брожение. С одной стороны, настойчиво добивающихся эвакуации могут заклеймить паникерами, в том числе и с соответствующими оргвыводами. Если с отъездом из прифронтовой столицы не спешить, можно услышать в лицо или спину: немцев ждете.
Более того, на машину со скарбом эвакуированных могли напасть и с дежурным криком «бей евреев!» ее разграбить. В Москве некий дворник организовал целую банду, которая таким «патриотическим» грабежом и жила некоторое время.
Но выехали, кто кое-как, номенклатурные писатели — с относительным комфортом. В тылу местные называли их «выковыренными» и никакого пиетета к властителям дум не испытывали. Здесь, чтобы выжить, надо было не только головой работать над циклом, например, «Сталин-сеятель». Переводчик Берта Горелик с возмущением пишет в комиссию по трудфронту Чистопольского исполкома: «…Надо всех писательских жен освобождать, так как они ни к чему не пригодны, не привыкли без домработницы одеваться, не знали, как вымыться, ходили грязные, неприспособленные». Хорошо было быть писательской женой в СССР!
В книге есть и вполне трагические страницы. О том, как повесилась Марина Цветаева, написав в записке: «Не похороните живой. Проверьте хорошенько». Уж это для нее сделали на совесть. Народ понял, что совписы привыкли жить не так самоотверженно, как живут их герои — суть примеры для подражания. Невзирая на талант и регалии, они такие же люди, как все, — бывают и злобными, и жадными. И наоборот. Владимир Луговской пишет А. Фадееву: «Наша московская „эмигранщина“ — это зверье и скорпионы в банке». Как и в обыденной жизни, совестливые, а значит, не увешанные званиями творцы активно прикладывались к бутылке. Соломон Михоэлс восклицал: «Когда передо мной стоит бутылка и рюмка водки, я чувствую себя свободным. Это — волеизлияние». Ему вторил Луговской: «Я пьян с утра, а может быть, и раньше».
Власть так и не дала писателям расслабиться. После перелома в войне вышел указ НКВД: эвакуированных назад в Москву не пускать. И пошел новый психоз поисков блата и связей и взяток, то бишь коррупции. Все верили, что уж теперь-то, после такой войны, отменят цензуру, сделают экономические послабления, поволокут Советский Союз в свободный мир.
Как бы не так! Иосиф Виссарионович предложил своим лучшим перьям приветствовать новый виток репрессий в связи с новым уровнем классовой борьбы.
И перья послушно заскрипели, машинки бодро застучали. Во всех смыслах этого слова.