Автор: А. Анисова
Источник: Вопросы литературы. 2009. № 5.
«Спекторский» Бориса Пастернака: Замысел и реализация / Сост., вступ. ст. и коммент. А. Ю. Сергеевой-Клятис. М.: Совпадение, 2007. 231 с.: ил.
Замысел книги сформулирован во вступительной статье: максимально расширить круг читателей романа Пастернака «Спекторский», помогая им разобраться в нюансах текста. Можно сказать, что книга, безусловно важная и нужная, появление которой давно ожидалось читателем, удалась.Под одной обложкой объединены роман в стихах «Спекторский», вступительная статья, комментарии А. Сергеевой-Клятис, воспроизведены варианты строк и фрагменты, впоследствии отвергнутые автором, а также приложения: «Из записок Спекторского», «Двадцать строф с предисловием», «Спекторский. Глава из романа», «Три главы из повести», «Повесть».
Автор предлагает нам линию комментирования, как бы противоположную той, что реализована, например, в книге М. Гаспарова и К. Поливанова о «Близнеце в тучах». И понемногу становится видно, как эти мыслившиеся параллельными линии… да, как водится, пересекаются.
Известно, что поэзия раннего Пастернака темна уже просто в силу необычности синтаксических конструкций и сложности метафор… Комментируя, например, строки «Закрыв глаза, он ночь, как сок арбуза, / Впивал, и снег, вливаясь в душу, рдел», — автор пишет: «Метафора здесь двоякая: свежесть морозного воздуха, который вдыхает Спекторский, напоминает по запаху арбуз, и снег по своей консистенции тоже похож на арбузную мякоть» (с. 28). Так, начав, казалось бы, с пояснения бытовых реалий, ушедших в прошлое и непонятных современному массовому читателю (в список комментируемого попадают не только в разной степени устаревшие «невступно», «ферт», «борть», «парный» экипаж, «сенник», но и редкие «цинерарии» и т. п.), автор не может миновать необходимости останавливаться на «литературном контексте» разного рода («Громокипящий кубок», «Анна Каренина», «Сон» А. Пушкина…), а затем и на сложных метафорах и «сквозных» для творчества поэта образах. Жаль, что объем книги не позволил автору привести все цитатные параллели из прозы и поэзии Пастернака, напрашивающиеся при чтении «Спекторского». Впрочем, часто эти параллели, как и водится с поэзией XX века, ничего не объясняют.
Говоря о строках «И солнца диск, едва проспавшись, сразу / Бросался к жженке и, круша сервиз, / растягивался тут же возле вазы, / нарезавшись до положенья риз…», комментатор приводит (с. 118) параллель из «Зимних праздников» («Солнце садится и пьяницей…»). Но метафора здесь тоже «двояка». Поведение олицетворенного солнца не мешает описать игру света на посуде и скатерти стола — через возврат к внутренней форме, буквальному, первоначальному значению застывшего словосочетания. «До положенья риз» — это ведь еще и зрительный образ: скатерть блестит солнечными узорами, как брошенная на стол риза (в любом значении слова). Солнце крушит сервиз, как бьет посуду падающий пьяница, бликующие лучи солнца разбивают зрительный образ на куски подобно изображениям предметов на картинах художников начала XX века (и здесь на память приходят и другие строки: «Перегородок тонкоребрость / Пройду насквозь, пройду как свет, / Пройду, как образ входит в образ / И как предмет сечет предмет», «Как обещало, не обманывая / Проникло солнце утром рано…»).
Обращаясь за комментарием к строкам «Тоска убийств, насилий и бессудств / Ударила песком по рту фортуны», читатель, возможно, ищет пояснения не только слова «фортуна», а, скорее, всей метафоры. И напротив, в строках «Едва касаясь пальцами рояля, / Он плел своих экспромтов канитель» — «речь идет», действительно, «об импровизации на рояле» (с. 150), которой увлекался и сам поэт, что подробно и любопытно описано комментатором (с. 142), а неискушенный читатель ждет узнать еще и причем тут «канитель». И кто, действительно, может быть уверен, что именно послужило основой для сравнения «Холодный ветер, как струя муската…» — «пряность или сорт винограда» (с. 149), или, может, все-таки вино из винограда сорта Мускат: оно может литься струей и употребляется холодным (и тогда в игру смыслов здесь незаметно вступает и любимая Пастернаком метонимия)? Итак, ряд метафор все же требует попытки толкований, а ряд — остается совершенно непонятен без информации о бытовых реалиях начала XX века. Именно благодаря данному изданию мы понимаем, что два различных пути комментирования текста не должны не только противопоставляться, но и существовать автономно. Именно скрещение этих линий может дать положительный результат.
Книга чрезвычайно любопытно — с тщательностью и любовью — проиллюстрирована. Жаль только, что черно-белая печать не позволила привести, например, работы М. Ларионова или А. Лентулова, что пригодились бы даже в разговоре о разбитом сервизе.
Также, думается, даже искушенный читатель с удовольствием бы узнал о рецептуре не только «жженки» и «оршада», но заодно и «вишневки».
К счастью, повторимся, книга не просто удалась как завершенное целое, но несет и богатый потенциальный заряд, обещание, тенденцию к развитию комментаторской мысли, побуждая читателя к внимательному и вдумчивому чтению.