Автор: Юрий Линник
Источник: Вознесенье: Альманах Юрия Линника. Петрозаводск: Музей русского Севера, 2007.
Шургин И. Н. Исчезающее наследие. Очерки о русских деревянных храмах XV—XVIII веков. М.: Совпадение, 2006. 200 с.: ил.
Древние деревянные храмы — кристаллы народного духа. Здесь огранилась философия и эстетика нашего народа. Мы давно болеем амнезией — мы забыли о своих истоках. Это причина наших тотальных неудач. Прекрасная книга И. Н. Шургина — и напоминание, и некролог1). Многие памятники, которые исследователь по сути впервые вводит в научный обиход, уже не существуют. При чтении книги в моём сознании постоянно возникал образ Владимирской церкви, находящейся в с. Подпорожье — невдали от города Онега. Я побывал там в марте 2006 г. Владимирская церковь была знаковой для нашего «серебряного века». Она символизировала сказку Русского Севера. Романтический ореол над нею зажёг её первооткрыватель В. В. Суслов. Состояние Владимирской церкви ужасает. Мне кажется, что она и Россия — как сообщающиеся сосуды: здесь один уровень горя — отчаянья — беспредела.
В книге И. Н. Шургина акцентированы памятники, доселе не привлекавшие должного внимания. Замечателен очерк, посвящённый Никольской церкви в с. Ковда (1597 г.) — её воспел в двух своих работах Ю. С. Ушаков, они хранятся в созданном мною Музее Русского Севера. Если Ю. С. Ушакова, исследователя северных архитектурных ансамблей, интересовала прежде всего экология церкви — её пространственное окружение, то у И. Н. Шургина первенствует морфологический подход: выявляется архитектоника сооружения, его внутренний строй и внешняя форма в их взаимосвязи. Причём автор стремится вернуть ему первоначальный облик, искажённый как множеством поздних наслоений, так и по причине разнообразных утрат. Эта сложнейшая задача решается и при анализе других памятников. Надо смыть привнесённое — и восстановить потерянное. Цель достигается двояко: как в процессе реставрационной работы, так и путём теоретической реконструкции (когда реставрировать уже нечего, то работать приходится виртуально — и получать при этом весьма значительные для истории архитектуры результаты). И. Н. Шургин универсален: он и крупный учёный, и мастер-практик. Вот цитата из его книги, раскрывающая методологическое кредо автора: «Вид Никольского храма с запада, каким он был до начала XIX в., можно гипотетически воспроизвести не только по следам, оставшимся на стене трапезной от примыкавших конструкций паперти, но и на основании известных аналогий»2). Обобщим процитированное в виде императивов:
— отыскивай следы исчезнувшего;
— опирайся на аналогии и параллели.
Слово «след» очень значительно в нашем контексте. Это важное теоретико-информационное понятие. Бывают бесследные исчезновения. Но когда остаётся хоть слабенький след, то возникает проблема, вставшая в своё время перед палеонтологом Ж. Кювье: как по детали — по намёку — восстановить целое? Он это делал виртуозно. Имеется определённое сходство между биологическим и архитектурным формообразованием. В обоих случаях возникают целостные системы — их части заряжены полем этой целостности. Что такое следопытство как феномен? Умение за частным прозреть совокупное. Интуитивный дар следопытства в полной мере отпущен И. Н. Шургину. На основе малейших признаков он умеет воссоздавать полный образ. Так осуществляется своего рода регенерация архитектурной формы в её первичной доподлинности.
Метод аналогий используется И. Н. Шургиным широко и успешно.
Всё постигается в сравнении. Увлекает проведённое автором сопоставление Никольской церкви в Ковде и церкви Георгия в с. Юксовичи (1495 г.). Обе они отражают стилистику, характерную для новгородской традиции — это клетские церкви с уступчатым покрытием. Сакральное должно отличаться от профанного. И вот мы видим, как клеть вытягивается по вертикали — подчёркивается обращённость к небесному, высшему; а силуэт двускатной крыши обогащается ступенчатой структурой — благодаря двум этим моментам церковь сразу выделяется из фона, приковывая к себе внимание.
Перед нами наиболее архаичные формы культового деревянного зодчества. Его первооткрывателям был присущ романтический дух. Они жили в эпоху пробуждения национального самосознания. Взглянув на древнюю Русь глазами И. Е. Забелина, мы всюду увидим шатры и бочки, выполненные в дереве. Но это более поздние формы. Исходным звеном является простая клеть. Ковда и Юксовичи дают нам бесценное свидетельство того, как она начинает претерпевать метаморфозы, реализуя два взаимосвязанных архетипа:
— это архетип высотности — его импульсы клинчатая кровля передаст шатру;
— и это архетип лестницы: уступчатость покрытий здесь уже воплощает идею ярусного восхождения, которая впоследствии процветёт в иных формах и решениях.
Сходство церквей в Ковде и Юксовичах — пример архитектурной конвергенции. За общим зрительным впечатлением тут стоят совершенно различные конструктивные решения. Обратим вслед за автором внимание на то, что два перелома крыши в Юксовичах осуществляются с помощью повалов, тогда как единственный уступ в кровле ковдской церкви образован благодаря своеобычной кладке бревен. Схожий замысел — приёмы разные.
Архитектурная форма эволюционирует. Как и в биологической эволюции, здесь имеют место переходные стадии, отражающие противоречие между старым и новым. Такова трапезная Никольская церковь в Муезерской пустыни (1602 г.). По словам И. Н. Шургина, она сохраняет «признаки клетских храмов»3) — но из её двускатной крыши вырастает шатёр, поставленный на восьмерик. Сколь необычны эти сочетания! Тут в один узел завязаны структуры, которые вскоре дифференцируются. Шатровый храм как бы отпочкуется от клетского основания — выделится из него, обретя самостоятельность. И в плане это будет восьмерик на четверике.
В поисках аналогий И. Н. Шургин охотно обращается к архитектурным мотивам иконописи. Он отдаёт должное своим предшественникам: «Основная заслуга в практике привлечения икон для реконструкции утраченных деревянных храмов и церковных ансамблей принадлежит М. И. Мильчику»4). Для анализа привлечена икона «Богоматерь Тихвинская с двадцатью четырьмя клеймами сказания» (1679 г.). Всмотревшись вместе с автором в пятое клеймо, где запечатлено явление иконы на реке Паша, мы убеждаемся, что изображённая здесь церковь весьма похожа на Никольский храм из с. Мякишево Новгородской области (1642 г.). Тогда как девятое клеймо — его сюжет посвящён «уходу Юрыша в соседние сёла» — воссоздаёт образ шатра на восьмерике: убедительная параллель к нему — Никольская церковь в с. Согинцы Ленинградской области (1696 г.). Иконография в свете этой блистательной методологии обретает значимость если не документального свидетельства, то эвристики, чья результативность в деле реконструкции не вызывает сомнений.
Архитектурная форма многоуровнева. Эволюционировать она может не целокупно, а по линии своих отдельных уровней: так, основание остается неизменным, а покрытие широко варьирует. Немало системных аналогий к этому явлению можно найти в органическом мире. Возьмём для примера семейство норичниковых. Инвариантом здесь будет четырёхгранный стебель. Но сколь разнообразны цветы! Вот так и в архитектуре: прямоугольное основание способно принять на себя и шатёр, и куб, и крещатую бочку. И. Н. Шургин правомерно утверждает, что определяющим типологическим признаком часто является не форма плана, а характер покрытия: «знаковыми оказываются различия в завершениях церквей»5). Именно сравнительное изучение покрытий доминирует в книге И. Н. Шургина. Своего рода мутационный взрыв в этой сфере связан с реформами Никона. Поонежские кубы — карельские многоглавия — мезенские и пинежские крещатые бочки: все эти новации возникают синхронно. Формообразование в деревянном зодчестве переживает свою ярчайшую кульминацию. На северных берегах творится настоящая сказка. Попавшие в опалу шатры вовсе не подвергаются сносу — они обретают новое звучание в контексте ансамблей, созданных в пореформенное время. Где-то их продолжают строить вопреки московским указаниям. А где-то после короткой паузы они возьмут реванш. Так или иначе, но именно с ними — с рекомендацией воздерживаться от их возведения — связаны дерзкие архитектурные искания той эпохи. Исходило ли запрещение от самого Никона? По этому поводу высказывались противоречивые мнения. В последнее время возобладала точка зрения, согласно которой Никон, явно любивший форму шатра, не мог быть её гонителем. Вряд ли данный вопрос получит однозначное решение. В нём заложена коллизия. Он антиномичен. Тем интереснее документы, приводимые И. Н. Шургиным. В 1914 г. в Вятке был издан «Сборник храмозданных грамот на построение церквей в Вятской епархии». Там полностью приводится «Грамота Патриарха Никона на построение вместо старой сгоревшей тёплой Воскресенской церкви в городе Вятке нового храма во имя Воскресения Христова с приделами в честь Введения и Иоанна Богослова 7163 (1655) г. Июнь». В Грамоте со всей определенностью сказано, что главы у церкви должны быть «круглые, а не островерхие» 6). О шатре прямо не говорится. Он скорее подразумевается. Но потом — уже после Никона — будет многократно повторено: «шатровых церквей отнюдь не строити» 7). Подобные высказывания иногда напрямую связываются с Никоном. Тут следует быть более осторожным и гибким.
Такова позиция И. Н. Шургина.
Захватывают разделы книги, посвящённые ярусным храмам. Их появление автор тоже связывает с никоновыми преобразованиями: «строения этого типа сменяли шатровые столпы типа восьмериком от земли или восьмерик на четверике» 8). Речь идёт о ярусных церквях, возведённых в конце XVII в. на территориях, прилегающих к Русскому Северу.
Это очень существенный момент. Считалось, что на московские нововведения отреагировало поисками только северное деревянное зодчество, но мы видим, что в этот процесс были вовлечены и более южные области. Важно отметить, что ярусные храмы возникали в посадской, а не сельской среде. Это ещё одна черта их отличия от синхронных с ними северных храмов. Но ведь и сходства наличествуют. Ярусные храмы прекрасно выражают общую для русского народного зодчества тенденцию высотности. Они наследуют от шатра его порывность и полётность — соревнуются с ним в создании духоподьёмной тяги. В XVIII в. ярусные сооружения продвинулись на Север. «Каменное дело» — или «деревянное дело»: какое из них было для Древней Руси первичным, эталонным? Увлекательный диалог на эту тему продолжается по сей день. Думается, что к проблеме можно подойти плюралистически — допустить правомерность разных подходов. В том числе и взаимоисключающих. Вот импонирующие нам вероятия:
— между каменным и деревянным зодчеством имеются обратные связи — влияния являются двусторонними; амбивалентность решений соприсуща проблеме;
— каменное и деревянное зодчество — две самостоятельных филетических линии; сходство между их формами — случай конвергенции, параллелизма;
— это сходство обусловлено тем, что одна и та же идея может воплощаться в разном субстрате — она выше, существеннее той материи, в которую ей суждено облечься.
Даже если принять гипотезу прямой зависимости деревянного зодчества от каменного, или наоборот, то тут сразу встаёт ещё более сложная проблема перехода от одного материала к другому, имеющая нечто общее с проблемой лингвистического перевода. Дерево и камень — как разные языки. Изоморфное отображение одного в другой невозможно. Субстрат исподволь накладывает различные структурные ограничения. Так сказать, неявно задаёт свою грамматику, свой синтаксис. Механический перевод даёт плачевные результаты. Необходим творческий перевод! Удачные примеры такового приводятся И. Н. Шургиным. В книге преобладает материал, где спор решается в пользу «каменного дела». Хотя автор не исключает и альтернативной возможности — к примеру, он сочувственно цитирует С. Л. Агафонова, показавшего связь кирпичного храма во имя Успения Богоматери на Ильиной горе в Нижнем Новгороде с деревянными прообразами9). И всё же камень у И. Н. Шургина первенствует!
Никольская церковь Муезерской пустыни обнаруживает «сходство с каменными церквами-трапезными больших монастырей»10).
Храмы с четырёхскатной кровлей — их достойно представляет Андреевская церковь на Большом Заяцком острове (1702 г.) — находятся «в близкой связи с каменными храмами»11).
Ярусность в композиции деревянных храмов скорее всего тоже вторична — автор говорит о большой степени вероятия, что она появилась «под влиянием каменных храмов второй половины XVI в. типа восьмерик на четверике»12).
Эти зависимости ничуть не умаляют самобытности деревянного зодчества. Формы, освоенные камнетёсами, обретают у плотников новую жизнь. Это убедительно показано И. Н. Шургиным на примере простой и крещатой бочки. Простые бочки: их «лбы» соответствуют закомарам каменных храмов. Это более древняя форма. Крещатые бочки появляются во второй половине XVII в. По словам И. Н. Шургина, они отразили «потребность передать в дереве кокошники, оформлявшие завершения кирпичных посадских храмов»13). Но как оригинальны и простые, и крещатые бочки! Они быстро забыли про свой генезис. И оказали обратное влияние на каменное зодчество — достаточно вспомнить апсиду храма Рождества Иоанна Предтечи в Каргополе (1751 г.). В дереве и камне имманентно заложена если не сама соответствующая им архитектурная морфология, то её предпосылки — система различных как ограничений, так и допущений. Да, И. Н. Шургин убеждает. Но нельзя исключить, что оба типа бочек возникли в силу внутренней логики архитектурного формообразования, при отсутствии непосредственных влияний.
В книге сопоставляются две соседствующих и во времени, и в пространстве церкви с покрытием крещатой бочкой — храм Николая Чудотворца в с. Дмитриево Вологодской области (1674 г.) и храм Успения Богоматери в с. Нелазское-Борисоглебское, тот же регион (1694 г.). На сопоставлениях И. Н. Шургина любители русской архитектуры, к числу которых относится и рецензент, должны учиться точности и глубине восприятия формы. Поверхностный взгляд может не заметить, что крещатое покрытие Никольской церкви структурно связано со срубом — «лбы» бочек органически продолжают его стенки. Эта функциональная связь исчезает в Успенской церкви.Конструктивное здесь превращается в декоративное — крещатая бочка может быть заменена другим элементом.
Вообще эта книга прекрасна философической игрой проводимых в ней сравнений. Порой они весьма неожиданны. Сразу не подумаешь, что Троицкая церковь в с. Турань Нижегородской области (1760 г.) может быть по своему плану сближена со знаменитым Успенским собором в Кеми (1711—1717 гг.). Но перекличка очень глубокая! Блистательный веер сравнений автор развёртывает при анализе своей любимой церкви Ильи Пророка в с.Цыпино Вологодской области (1755 г.). Это классический образец архитектурной компаративистики. В сферу сравнительного изучения вовлечены:
— Владимирская церковь в с. Белая Слуда Архангельской области (1642 г.);
— Вознесенская (Тихвинская) церковь в г. Торжок Тверской области (1717 г.);
— Преображенская церковь Кижского погоста, Карелия (1714 г.);
— три ярусных церкви Рождества Богородицы из вологодских сёл Каликино (1783 г.), Корнево (1793 г.), Васильевское (1796 г.).
Скрытые инварианты! Потаённые созвучья! Глубинные унисоны! Выявление аналогии всегда приносит эстетическое удовлетворение. Особенно это касается так называемого «нетривиального сходства» (С. В. Мейен) — когда изоморфизм не лежит на поверхности, а раскрывается или в интуитивном озарении, или в дотошном дискурсивном анализе. Изоморфизм не означает идентичности. И. Н. Шургин говорит о цыпинском храме: для него «не известны полные аналогии»14). И слава Богу! Деревянное зодчество — симфония неповторимости. Но многообразие вариаций не исключает наличия ведущей темы.
Игорь Николаевич Шургин — классный профессионал. И настоящий гражданин: сквозь беспристрастный научный текст постоянно прорывается боль — в бездну небытия обрушивается то один, то другой памятник. И мы пока не в силах остановить этот разор.
1) Шургин И. Н. Исчезающее наследие. М.: Совпадение, 2006. 2) Там же. С. 20. 3) Там же. С. 32. 4) Там же. С. 55. 5) , 13) Там же. С. 84. 6) , 11) Там же. С. 71. 7) Там же. С. 72. 8) Там же. С. 88.
9) Там же. С. 86. 10) Там же. С. 36. 9 12) Там же. С. 111. 14) Там же. С.